Из книги Л.П. Овчинниковой "Женщины в солдатских шинелях". Воспоминания участника Сталинградской битвы, командира 214-й дивизии, Николая Ивановича Бирюкова:
	"Это случилось 22 ноября 1942 года. Шли первые дни контрнаступления наших войск под Сталинградом. Батальон капитана Плотникова штурмовал под хутором Паньшино высоту 56,8. Вместе с батальоном шла в бой санинструктор Гуля Королёва. К вечеру над высотой взвился красный флаг. Фашистские батареи обрушили на защитников рубежа шквальный огонь из орудий и минометов. Гуля Королёва переползала из окопа в окоп, заслышав стоны раненых бойцов. Как рассказывали потом очевидцы, ее тоже ранили в ногу, но она не покинула высоту. Когда враг стал наседать на наши боевые порядки, санинструктор Королёва повела бойцов в атаку. В этом бою она была смертельно ранена. Посмертно Марионеллу Владимировну Королеву наградили орденом Красного Знамени."

	Читайте книги о Гуле Королёвой в нашей библиотеке
	Подробнее о событиях, описанных в артековских главах книги "Четвёртая высота"

См.также: Памятники героям войны в Артеке - виртуальный маршрут в путеводителе «Горки‑лесенки»

В Артеке, в парке Нижнего лагеря (?), к большой скале прибита белая мраморная доска. На этой мемориальной доске начертана надпись: ОНИ БЫЛИ АРТЕКОВЦАМИ. А ниже - имена пионеров Артека, погибших на войне: Тимур Фрунзе. Иван Туркенич. Гуля Королёва. Володя Дубинин. Рубен Ибаррури. Елена Ильина

"Дорогой папочка, у меня огромная радость - я еду в Артек! Это награда за кино (Прим. «Артек+»: за съемки в К/Ф "Дочь партизана"), а также за то, что я хорошо перешла в восьмой класс..."

Присев к столу, Гуля торопливо писала. Рядом, на стуле, стоял пустой открытый чемодан, а на диване были аккуратно разложены все незатейливые Гулины "наряды" - ее белое платьице, в котором она сдавала экзамены, пестрые сарафаны, майки.

"Подумай, папочка, я поеду на теплоходе до Севастополя, а там - машиной до Артека! Сейчас у нас дома, конечно, разговоры только об Артеке. Я даже вещи уже собрала, хотя сегодня еще двадцать третье, а ехать мне только первого. Так долго ждать! Путевка мне досталась в Нижний лагерь, тот, что на берегу моря. Вот красота! Я в неописуемом восторге!"

Медленно тянулись дни этой недели. Гуле казалось, что стрелки на ее часиках не движутся, а стоят на месте. И Гуля все подносила часы к уху, прислушиваясь, идут ли они.

Но всему в жизни приходит свой черед.

И вот голубой автобус мчит Гулю по белой горной дороге. Впереди - Артек.

Машину обступили горы - то голые, то кудрявые от зелени. Только справа дорога будто отрезана с края: она проходит над крутым обрывом.

Ой, как узко! - закричала маленькая девочка, сидевшая рядом с Гулей, когда автобус стал пробираться между каменной стеной и пропастью.

- Не бойся, - сказала Гуля. - Держись за меня.

Дорога вилась и поднималась все выше. Серые, будто ватные клочья ползли по сторонам вниз.

- Дым! - удивился кто-то из ребят. - Откуда это дым валит?

- Да это не дым, это пар, - отозвался другой.

- И не дым и не пар, - сказал смуглый черноглазый пионер в вышитой тюбетейке. - Это облака.

- Ой, как высоко мы забрались! - заговорили ребята наперебой. - Выше облаков!

Машина обогнула уступ скалы и стала на тормозах спускаться вниз. Когда выехали за Байдарские ворота, внизу сразу открылась безбрежная синева.

- Море! - закричали ребята.

- Море. Черное море, - задумчиво проговорила девочка, которая сидела рядом с Гулей.

Она только сегодня утром впервые увидела море - там, в Севастополе, куда привез ее поезд из Москвы.

- А почему оно черное, когда оно синее?

- Оно в ясную погоду синее, сказала Гуля, - а в штормы бывает как будто совсем черное.

Вот уже близко-близко к морю подошла дорога, и стало слышно, как шумно плещут и грохочут галькой волны, разбиваясь о берег и откатываясь назад.

- Приехали! - сказал шофер и вогнал машину в открытые ворота.

Запахло кипарисовой смолой и цветами.

... В тот же самый день Гуля вместе с несколькими ребятами побежала смотреть парк.

Со всех сторон съехались в Артек ребята. Тут были и сибиряки, и кавказцы, и узбеки. Певучая украинская речь мешалась с окающим говором волжан.

Парк был очень большой. Аллеи и тропинки шли вверх, в гору, спускались вниз, к берегу, разбегались в разные стороны. Внизу, в парке, росли остролистые пальмы, магнолии с плотными, точно кожаными, листьями, крупные розовые орхидеи. А выше по склонам светились над колючей хвоей можжевельников желтовато-зеленые листья грабов.

Вдали высилась темная от зелени гора. Она была похожа на огромного бурого зверя, который улегся у моря и пьет воду.

- Аю-Даг - Медведь-гора, сказал кто-то из ребят. - Какая большая!

- Не очень большая. У нас на Кавказе много выше горы есть, - сказал смуглый черноглазый пионер, тот самый, который объяснил, когда ехали, что это не дым, а облака. Но тогда, в дороге, на голове у него была вышитая тюбетейка, а сейчас белая панамка, как у всех ребят.

- А ты откуда? - спросила Гуля.

- Кабарду знаешь? - ответил ей вопросом черноглазый пионер. - Селенье Кенже знаешь? - И он посмотрел Гуле прямо в глаза.

- Нет, никогда не слыхала, - ответила Гуля. - Про Кабарду я слыхала, а про Кенже слышу в первый раз.

Потом, помолчав немного, она спросила:

- А тебя за что путевкой премировали?

Гуля уже знала, что эта смена особая - почти все ребята были премированы путевками за какую-нибудь заслугу перед страной. Среди приезжих ребят были пионеры, о которых знала вся страна.

- Коней вырастил, - весело ответил кабардинец, сверкнув очень белыми зубами. - Костика, Казбека и Заурбека.

- Для кого вырастил? - спросил кто-то из ребят.

- Как для кого? Для красной кавалерии. Я и сам джигит.

- Так ты Барасби? - Обрадовалась Гуля, вспомнив, что она читала о нем в "Пионерской правде". - Барасби Хамгоков!

Во все глаза смотрела она на этого стройного, худощавого, остроглазого пионера, которого никогда не ожидала встретить.

- Я тоже лошадей люблю, - сказала она. - И верхом ездить умею.

Барасби недоверчиво посмотрел на неё. Но скоро они разговорились, и Гуле стало казаться, что она уже давно знакома с юным джигитом из предгорного селения Кенже.

Спустя полчаса ребята уже знали, кто откуда и кого как зовут. Среди ребят оказались настоящие герои - один пионер спас от гибели самолет (развел костер, и летчик понял, что посадки нет), другой пристрелил двух волков, третий спас из огня маленького ребенка...

- А ты тоже спасла кого-нибудь? - спросила Гуля низенькую черноглазую девочку.

- Нет, я хлопок собирала, - ответила девочка, с трудом выговаривая русские слова. - Таджикистан знаешь?

Гуля внимательно посмотрела на смуглое широковатое лицо.

- Мамлякат! - узнала она. Нахангова! Ну конечно знаю! Во всех газетах твою фотографию видела. Все, все о тебе знаю - как ты хлопок обеими руками собирала и как получила за свою работу орден Ленина. И как в Кремле была - тоже слышала.

С этого дня Гуля подружилась с Мамлякат и с Барасби.

Гуля учила Мамлякат русским песням и пляскам, а Барасби, наконец, поверил, что эта белокурая московская девочка умеет ездить верхом, и стал учить ее ездить по-джигитски.

"Эх, показала бы я теперь на киносъемке, как надо брать препятствия! - думала Гуля, вспоминая, сколько огорчений доставил ей ее первый барьер. - Показала бы высшую школу верховой езды!"

Из-за этой "высшей школы верховой езды" Гуле пришлось однажды схитрить. Она убежала потихоньку с мертвого часа, и мертвый час превратился у нее в самый живой из всех часов дня.

Но тут встретилась неожиданная помеха. Мамлякат заметила ее таинственную отлучку и решительно отказалась отдыхать, когда другие не отдыхают. Она тоже не была любительницей тихого часа.

Это смутило Гулю. Особенно когда, последовав ее примеру еще две девочки не захотели ложиться спать днем. Но не отказываться же из-за этого от великолепной прогулки по горам!

И вот Гуля придумала выход из затруднительного положения. Вместе со всеми ребятами она послушно улеглась в постель. А когда ее соседки заснули, она тихонько встала и на цыпочках прокралась к дверям, за которыми сияло ослепительное южное солнце.

На беговой дорожке Верхнего парка ее поджидал Барасби Хамгоков. Он сидел верхом на гнедой лошади и держал на поводу другую лошадку, чуть посветлее мастью.

Вся золотая на солнце, лошадка нетерпеливо переступала копытами и, вытянув шею, будто шептала что-то на ухо Барасби.

Гуля вскочила в седло, с горделивой радостью сознавая, что теперь это уже не стоило ей никаких усилий.

Барасби, не сказав ни слова, тронул поводья, и они поскакали по беговой дорожке, а потом выехали за ограду парка на горную тропинку.

Легкий ветерок, вея прохладой, нес им навстречу пряный запах чабреца. Справа, за глубоким, темным обрывом, синел, блестя как сталь, залив Черного моря. Слева высились крутые скалы, поросшие мхом.

- Надо пораньше вернуться в лагерь, - сказала Гуля, сдерживая свою лошадку на узенькой тропинке. - Если заметят, что мы удрали с тихого часа, нам несдобровать.

И, прежде чем внизу раздались звуки фанфар, ребята успели примчаться домой. Поставив лошадей на место, они пробрались в свои домики, которые здесь, в Артеке, назывались "палатками". Гуля незаметно юркнула в постель.

Мамлякат лежала рядом с закрытыми глазами и ровно дышала.

"Вот хорошо! - подумала Гуля. Никто ничего не заметил. Сошло!"

Но вдруг на лице спящей Мамлякат появилась лукавая улыбка.

- Какой я сон видела! - сказала она, потягиваясь.

- Какой? - спросила Гуля шепотом, чтобы не будить соседей.

- Такой сон видела... как будто все ребята спят, а ты с Барасби верхом ездишь... Нехороший сон, нечестный.

- Откуда же ты это знаешь? А, Мамлякат?

- А так и знаю. Ты встала, и я встала. Ты в парк, и я в парк. А потом ты поехала, а я тебе рукой помахала и назад пошла.

- Мамлякат! Дорогая! Это я в последний раз. В самый последний. Я ведь сама знаю, что это нехорошо. Но ты понимаешь, мне так нужно научиться ездить верхом! Так нужно! А когда? Все время у нас расписано - завтрак, обед, линейка, купание, лодка, экскурсия, костер... А дома и совсем некогда.

- А зачем меня обманула? - с горькой обидой спросила Мамлякат.

- Вот это и в самом деле плохо! - сказала Гуля, почувствовав свою вину. - Я не люблю обманывать... И не буду! Ни тебя, ни вожатых, никого! Ты мне веришь, Мамлякат?

- Верю, верю, - сказала Мамлякат, - не сердись на меня... И на себя тоже не сердись!

И она потрепала Гулю по щеке.


"В лесу Аю-Дага"

Дни летели один быстрее другого.

Вокруг были чудесные новые места и чудесные новые друзья.

Вместе со всеми ребятами Гуля купалась в море, играла на площадке в волейбол, в теннис на теннисном корте, собирала камни на морском берегу, ловила для лагерного музея сачками бабочек. Бабочки здесь были удивительные - крупные, ширококрылые и такой окраски, которую нарочно ни за что не придумаешь: черные с золотой пылью, белые с голубой каймой, оранжевые с темно-синими пятнами, похожими на глазки павлиньих перьев.

Гуля и Барасби поймали самых красивых. Они оба очень быстро бегали и ловко работали сачками.

Спустя несколько дней, когда Гуля и ее товарищи собрались после чая на веранде лагерного клуба, туда вошел старший вожатый Лева:

- Завтра с утра, - сказал он, - мы с вами пойдем в поход на вершину Аю-Дага.

Лагерный клуб помещался в легком белом домике, со всех сторон окруженном открытой верандой. Тремя сторонами веранда выходила в парк, а четвертой стороной прямо в море. Здесь всегда было свежо и шумно - ветер похлопывал холщевыми занавесями, как парусами.

В самом домике стояли с книгами и стеклянные витрины с камнями, жуками, бабочками, ящерицами и водорослями. Но здесь ребята почти никогда не собирались. Настоящий клуб был на веранде. За белыми столиками у самых перил ребята играли в шахматы, читали, разрисовывали стенгазету. Если в море поднималась волна, столики то и дело приходилось вытирать полотенцем, а стенные газеты уносить на ту сторону веранды, которая выходила в парк.

Ребята разом вскочили на ноги и окружили Леву.

- Завтра в шесть часов утра, - продолжал он, - мы встаем.

И он объяснил ребятам, как нужно готовиться к походу.

А потом все врассыпную бросились к своим палаткам собирать рюкзаки и все, что нужно для путешествия.

Наутро четвертый отряд вместе с начальником похода Левой и отрядной вожатой Соней двинулся в путь.

К вечеру путники дошли до вершины Аю-Дага. Ребята натянули брезентовые палатки, развели костер, и дежурные принялись готовить ужин.

Ночь была безлунная, черная, тихая.

Костер понемногу разгорался, и огонь полз во все стороны. На секунду он прятался в черном дыму, а потом опять с треском выбивался наружу и взлетал вверх высокими пылающими фонтанами. Искры летали над поляной, точно красные мошки.

Было тихо. И вдруг где-то рядом заговорила маленькая сова-зорька. Жалобно, спросонья, она будто о чем-то спрашивала.

- Что это она говорит? - спросила Мамлякат.

- Она спрашивает: "Сплю? Сплю?" - сказала Гуля. - А ей никто не отвечает.

- Нет! - отозвался Барасби. - Она другое говорит.

- А что? - сразу обернулись к нему Мамлякат и Гуля.

- Она говорит: "Кукунау". Кошка говорит "Нау", а эта птица - "Кукунау".

- Нет, кошка говорит "Мяу", - заметил кто-то из ребят.

- А у нас кошка говорит "Нау", - сказал Барасби.

Снова все умолкли. Но зато громче затрещали, разгораясь, ветки, выше взметнулось пламя костра, озаряя лица ребят и белеющие поодаль палатки. Теперь по всей полянке стало светло от огня.

Но чем светлее становилось вокруг костра, тем гуще окутывал мрак высокую, плотную стену густого леса, подступившего к поляне.

Ребята с невольной тревогой оглядывались на этот черный-черный лес, и всем хотелось еще плотнее подсесть друг к другу, поближе в огню.

- Наверно, страшно ночью там, в лесу, - сказала тихонько одна из девочек.

- Кому страшно, а кому и нет, - отозвался лихой мальчишеский голос. - А кто-нибудь пошел бы в лес один? - спросил тот же голос после минутного молчания.

Никто ему не ответил.

- Можно мне пойти? - вдруг спросила Гуля вскакивая. - Можно?

В глазах ее отразились отблески огня.

- Зачем? Храбрость показать? - спросил Лева.

- Нет, не потому, - сказала Гуля. - Просто хочется себя испытать.

- Нет, Гуля! - твердо сказал Лева. - Это невозможно. Ваша смена всего несколько дней как приехала, и вы совсем не знаете здешних мест. В этом лесу есть непроходимые заросли, колючие, злые травы и кустарники. Иглица, например.

- А еще есть держидерево, - добавила вожатая Соня, маленькая, тоненькая девушка, похожая на девочку.

- Да, да! - подхватил Лева. - У этого дерева ветки как лапы. А на лапах - пальцы, загнутые, точно когти. Но самый злой хищник - жгитрава, колючий молочай. Жгитрава и царапает, и режет, и жжет. Да еще выделяет ядовитый сок.

- А что будет, если дотронешься до жгитравы? Обожжешься?

- Еще как! Точно о крапиву. Только крапивный ожог через час проходит, а эти ожоги и в месяц не заживают.

Лева бросил в огонь коротких сухих веток.

- Вот что, ребята, - продолжал он. Завтра утром мы с вами заберемся в лес, и я покажу вам все эти травы и кустарники. А сейчас идите-ка спать... Столько прошли за день, пора и на отдых...

Все встали и разошлись по палаткам. У костра остались дежурить Лева и Соня.

Вдруг стало совсем тихо. Только в траве не умолкая, звенели цикады.

- Вдвоем нам дежурить незачем, - сказал Лева. - Ложись-ка спать. А на рассвете меня сменишь.

- А не лучше ли так, - спросила Соня, - сначала ложись ты, а потом сменишь меня, и я буду спать до утра?

- Ну ладно, - согласился Лева. - Разбуди меня ровно через час.

И Лева ушел. Улегся он позади одной из палаток, накрывшись курткой.

Соня осталась у костра одна. Было совсем тихо. Только потрескивали в огне сухие ветки.

Соня посмотрела на свои часики. Стрелки как будто стояли на месте. Она приложила часы к уху. Нет, часы не остановились, идут. Но как медленно! А вокруг так черно и глухо!..

Вдруг она услышала за собой шорох. Вздрогнув, обернулась. Это была Гуля.

Сонечка, - сказала она, - разреши мне пойти в лес! Только до опушки - и назад!

- С ребятами поспорила? На пари? - спросила Соня.

- Да нет, не потому. Хочется перебороть страх...

И в глазах ее, освещенных пламенем костра, Соня прочла твердую решимость.

"А может быть, нужно воспитывать у ребят смелость?" - подумала Соня.

- Вот Лева встанет, спросим у него, - сказала она.

- А когда он встанет?

- В половине двенадцатого...

- Еще не скоро! А я мигом сбегаю и вернусь. Ну что, можно?.. Я сразу же вернусь!

И не дождавшись ответа, Гуля побежала по полянке. Ее белая блузка мелькнула в свете костра и скрылась во мраке...

Перебежав полянку до лесной опушки, она оглянулась. Пламя костра ей весело светило. Казалось, что костер машет ей красными рукавами и как будто говорит ей: "Не бойся, я здесь!"

Она уже хотела, было побежать обратно, как вдруг что-то с силой хлестнуло ее по лицу.

- Ой, что это? - вскрикнула она. - Кто это?!

Звук ее голоса показался ей каким-то чужим, странно незнакомым. Сердце у неё замерло. Она пошарила вокруг себя руками и нащупала ветку.

- "Глупая я! Ветки испугалась!" - подумала она и стала шептать:

- Не боюсь! Не боюсь! Не боюсь!

Постояв минуту, она решила пойти дальше, пока глаза не привыкнут к темноте.

Она пошла по лесной тропинке, широко открытыми глазами вглядываясь в густую тьму.

Ей вспомнилось, как она в детстве боялась темной комнаты и как мама, бывало, уговаривала ее, маленькую: "Темнота, Глупенькая, совсем не страшна..."

Да, тогда темнота и в самом деле была не страшна.

Она спускалась над ее детской кроваткой, как теплый полог. А сейчас здесь, в этом черном лесу, темнота совсем-совсем другая. Она полна чего-то неизвестного, таинственного... Вокруг будто какие-то чудовища. Нужно зорко всматриваться во все вокруг. Ощупывать руками стволы и ветки,чтобы понять, что это не чудовища. Нужно чутко прислушиваться к звукам леса, чтобы не испугаться шорохов, скрипа, шелеста...

"Да недаром говорят: "У страха глаза велики", - подумала Гуля.

И ей вдруг стало понятно, откуда взялись всякие сказочные страшилища: змеи-горынычи, бабы-яги...

"Ну, чудовищ нет. А что, если зверь какой-нибудь на меня нападет?"

На своем веку она видела уже и волков и медведей и даже гладила и кормила их с рук, но то было в зоопарке, а не в лесу. И не ночью, а днем. Нет, лучше не думать об этом!

"А тот огонек все еще горит?" - спросила она себя, как, бывало, спрашивала в детстве маму.

Гуля опять оглянулась, но костер уже не светил ей сквозь ветви деревьев.

"Неужели догорел? - подумала Гуля. - Нет, не может быть. У костра сидит Соня. Потом придет Лева. Будут поддерживать огонь всю ночь. Куда же я забрела? И в какой стороне наши?"

Тут только Гуля поняла, что она давно уже идет не по тропинке. Она не думала, что так скоро окажется в самой чаще леса. Она ринулась назад, и вдруг что-то с силой вцепилось в подол ее юбки.

"Держидерево!" - вспомнила Гуля Левины слова.

Да, конечно, это оно. Распростерло ветки, как жадные лапы, словно так и норовит зацепить кого-нибудь. Гуля хотела, было отцепить подол, но острые шипы уже вонзились ей в руку и в ногу.

Исцарапанная в кровь пленница изо всех сил старалась вырваться на волю...

А тем временем Соня разбудила Леву.

- Хорошо, хорошо, сейчас, - пробормотал он, думая, что она будит его для того только, чтобы он сменил ее.

На него смотрели испуганные глаза Сони.

- Что-нибудь случилось?

-Да, случилось, - проговорила она. - Гуля ушла!

- Ушла?! - И Лева сразу же вскочил на ноги. - Куда?

- В лес. Одна... Ох, я так боюсь!

- Как же ты ее отпустила?!

- Я не отпускала... Просто не могла её удержать, - ответила Соня, чуть не плача.

Лева вытащил из кармана электрический фонарик.

- В каком направлении она ушла?

- Туда! - показала Соня рукой вправо.

- Оставайся у костра. Я пойду на поиски, - сказал Лева.

И скоро он скрылся во мраке.

Соня подбросила в огонь хворосту. Еще чернее показался ей лес.

Она видела, как медленно ползло в темноте светлое пятнышко. Это был луч Левиного карманного фонарика. Должно быть, Лева держал его высоко над головой.

Временами блуждающий огонек скрывался за деревьями, потом опять появлялся где-то вдали, шарил по сторонам и плыл дальше.

Скоро вокруг ярко вспыхнувшего костра собрались ребята. Кто-то из них, проснувшись, узнал об исчезновении Гули. Каким-то образом об этом узнал весь отряд.

- Ребята, это не дело, - сказала Соня. - Давайте так: маленькие укладываются спать, большие остаются.

- Мы все большие! - недовольными голосами закричали маленькие.

В сущности говоря, они были ненамного моложе старших, и все-таки старшим они казались малышами.

- Ну ладно, - сказала Соня. - Давайте притащим сюда одеяла и бушлаты, а то вы простудитесь.

Никогда еще в Артеке костер не горел так жарко, как в эту ночь на вершине Аю-Дага.

- Очень уж долго ночь тянется, - говорили ребята, грея у огня руки.

Маленькие скоро уснули, свернувшись клубком под одеялами, а старшие все еще глядели в лес, не давая сомкнуться усталым векам. Страшно было подумать, что где-то там, в темноте, блуждает одна-одинешенька в лесу, дрожа от холода и страха, Гуля Королёва, та самая, девочка, которая играла вместе со всеми в волейбол, в теннис, ездила с Хамгоковым и так хорошо работала веслами, когда ребята выходили на лодках в море.

И вдруг Барасби захлопал в ладоши и закричал:

- Фонарик! Фонарик!! Сюда идет! Наверное, это они!

-Где? Где? - встрепенулись ребята.

- Вон там!

Из темноты плыл, приближаясь, блуждающий огонек...

- Сонечка, прости меня! Закричала Гуля, бросившись к вожатой.

- Осторожней, сгоришь! - сердито крикнула Соня, отстраняя Гулю подальше от огня.

- Я знаю, что страшно виновата! - продолжала Гуля, опустившись перед Соней на колени. - Но я все-таки рада, что не струсила. То есть сначала струсила, а потом со страху расхрабрилась. Знаете, - и она поглядела на ребят, с любопытством смотревших на нее со всех сторон, - как я с держидеревом воевала?

- Ну ладно, ладно - остановил ее Лева. - Это видно и так. Ребята, сейчас же спать! И ты, Соня, укладывайся.

Соня и ребята поднялись и пошли к белеющим вдали палаткам.

- Сердишься? - спросила Гуля. - Да, Сонечка?

- Сержусь! - сурово сказала Соня. - Очень! Но все-таки ты смелая... Я не такая. Мне и у костра было одной страшновато...

Разбудили Гулю звуки горна. Выбравшись из палатки, она увидела: на самом горизонте, из-за моря, вставал багряно-красный солнечный диск. Над ним и вокруг него по всему небу раскинулись лучи. Такого простора, такого ослепительного моря, такого торжественного, победоносного сияния Гуля не видала еще ни разу в жизни. Она даже зажмурилась на секунду и всей грудью вдохнула струю чистого воздуха, пахнувшего и лесом и морем. И ей стало опять так хорошо, что она совсем забыла, сколько тревоги и огорчения пережили из-за нее вожатые и ребята.


"Кино в Артеке"

Отряд вернулся в лагерь под вечер. А на утренней линейке старший вожатый сурово отчитал Гулю перед всем лагерем. Ей пришлось выслушать немало горьких слов. Ее поступок, сказал Лева, надо считать особенно серьезным, потому что она нарушила дисциплину во время похода. Она заставила всех тревожиться. Из-за нее ребята не спали почти всю ночь... Не первый раз нарушает она законы и обычаи Артека.

И пока старший вожатый говорил все это, Гуля хмурила брови и кусала губы, с грустью думая о том, что она вот опять сбилась с пути, потеряла тропинку, как ночью в лесу.

Она почти не дотронулась в столовой до завтрака и весь день ходила молчаливая и хмурая. Она не сердилась на вожатых. Она сердилась на себя.

"Дрянь девчонка! - повторяла она чуть не плача. - Не может жить спокойно, как другие ребята. Прежде с тихого часа убегала, а теперь взяла и удрала ночью в лес!"

Руки и ноги у нее были исцарапаны до крови. И, поглядывая на свои ссадины и царапины, Гуля со злостью и досадой думала:

"Так мне и надо! Молодец, держидерево! Видно, для того оно и растет, чтобы держать таких, как я!"

Она даже отказалась от верховой езды, когда Барасби предложил ей поехать после вечернего чая. Он искоса поглядел на Гулю, не понимая, о чем она думает, сидя на скамейке и крепко обхватив руками колени.

А думала Гуля вот о чем:

"Ну как жить мне на свете дальше? Надо же научиться быть смелой, как моя Василинка в кино. А все получается не так! И вот теперь вожатые думают, что в Артеке никого нет хуже меня..."

Но вожатые так не думали. Они понимали: то, что случилось, для Гули даром не пройдет.


На другой день в Артек привезли новую кинокартину - "Дочь партизана". Вожатых это озадачило. Ведь главную роль в этой картине играла Гуля! Как же быть? Она так провинилась, и после этого показывать её на экране? Ещё зазнается небось, ещё больше от рук отобьётся. Но ведь не отказываться же из-за этого от картины, которую специально привезли в Артек! Не лишать же удовольствия весь лагерь.

Узнав, что после ужина будет кино, и что в картине участвует пионерка Артека Гуля Королёва, ребята всполошились:

- Это какая же Королёва? - спрашивал один.

- Та, что ночью одна в лес ходила, - отвечал другой.

- Та, что верхом ездит не хуже Барасби. И плавает здорово, - говорил третий.

Вечером ребята стали ходить за Гулей по пятам.

- Расскажи, Королёва, как ты снималась в кино, - просили они.

- Ладно, ладно, расскажу, - отмахивалась Гуля. - После сеанса. А то смотреть неинтересно будет.

И хотя ребята уверяли её, что им всё равно будет очень интересно, Гуля уговорила их потерпеть.

Перед сеансом она долго думала, идти ли ей на картину, или не идти. Нечего сказать, хороша дочь партизана, которой объявляют выговор на лагерной линейке! Ей теперь в глаза ребятам смотреть совестно.

И всё же Гуля решила, несмотря ни на что, пойти. Ведь тут тоже нужна смелость! В сопровождении целой ватаги ребят пошла она по аллее парка к открытым дверям клуба.

- Не Королёва, а королева, - сказала ей вслед, улыбаясь, одна из старших девочек.

Гуля обернулась к ней и, не смущаясь, ответила:

- Меня так и в школе иногда называют. В шутку.

Кинозал не мог впустить в этот вечер всех зрителей. Собрались не только ребята и вожатые, но и врачи, повара, няни. Пришлось притащить из столовой и кухни стулья, скамьи, табуреты и расставить их вдоль стен.

Вокруг Гули сразу началась возня - каждому из её отряда, особенно девочкам, хотелось сесть поближе к ней. Вожатые пошли между рядами, стараясь восстановить порядок и тишину.

Наконец в зале погас свет, и волнение улеглось. Всё притихло. На экране вспыхнула надпись:

ДОЧЬ ПАРТИЗАНА
Производство Одесской кинофабрики

Промелькнули имена режиссёра, актёров, взрослых и детей (среди детей на первом месте - имя Гули Королёвой), и на экране появилась крошечная толстенькая девочка. Она стояла на пухлых ножках и смотрела, как её мама сажает деревце.

- Гуля, это ты? Ты? - зашептались вокруг ребята. - Тебя снимали, когда ты была маленькая?

- Тише! - остановила их Гуля. - Это пока не я. То есть это я, но другая девочка. Не могла же я вырасти во время съёмки.

- А когда же будешь настоящая ты?

- Скоро. Вот увидите.

И на самом деле: крошечное деревце тут же, на глазах у зрителей, превратилось в молоденькую, нежную берёзку, а крошечная девочка тоже подросла, и теперь все узнали Гулю.

- Гуля! Гуля Королёва! - загудел зал.

Да, это была та же Гуля, что сидела в зале, только поменьше, - босоногая, озорная, в коротенькой юбчонке. Теперь её звали Василинкой. Она носилась по деревне, бегала наперегонки с колхозными ребятами, скакала верхом на белом коне, отправлялась в ночное.

Но вот случилась беда: угрюмый бородатый человек тайком загнал колхозного коня Сивко в болото и спутал ему ноги. Василинка увидела это и бросилась на помощь коню. Увязая в болоте, задыхаясь, она распутывает ему ноги и вытаскивает из болота. А потом маленькая героиня Василинка узнаёт и бесстрашно уличает врага, пытавшегося скрыться...

Жмурясь от ярко вспыхнувшего света, Гуля встала и вместе с толпой ребят направилась к выходу.

Было уже совсем темно. В темноте слышно было, как тяжело вздымается, будто поворачиваясь с боку на бок в своей постели, море.

- Ну, рассказывай! - заторопили Гулю со всех сторон, когда шествие двинулось по аллее.

- Что же рассказать? - спросила Гуля, глубоко вдыхая свежий солоноватый воздух.

- Ну а что дальше было с Василинкой?

- Этого я не знаю...

- Ну, так рассказывай что хочешь! Ты так замечательно играла!

- Нет, совсем не так уж замечательно, - серьёзно сказала Гуля. - Вот в другой картине, "Я люблю", по-моему, я играла гораздо лучше. Я там Варьку играла. Внучку шахтёра.

И Гуля рассказала, что, для того, чтобы получше узнать, как работают шахтёры, она вместе с режиссёром спускалась в шахту, да ещё в самый забой.

- Когда мы вылезли из шахты, - продолжала Гуля, медленно шагая с ребятами по аллее, - нам сказали, что эта шахта была самая опасная во всём районе. Тут режиссёр спросил одного старого рабочего, который спускал и поднимал груз на шахте: "Вы часто били двенадцать раз в колокол?" (А двенадцать раз били, когда везли покалеченного шахтёра.) А рабочий и отвечает: "Бывало, в каждую смену бьём. И теперь случается, только редко".

- Ой, как страшно! - тихонько сказал кто-то из ребят. - Ну, а ты не боялась?

- Нет, не очень, - ответила Гуля. - Я же знала, что в этой шахте теперь уже не так опасно. Только было жутко, когда вдруг там, внизу, погас свет. Вы только подумайте: тьма кромешная, а я одна. Режиссёр куда-то ушёл - поговорить с шахтёрами. Стою и не знаю, что делать. Ну, думаю, пропала! Тихо-тихо кругом. Только слышно, вода где-то журчит. Вдруг вижу - огонёк блеснул. Приблизился ко мне огонёк, и я увидела, что шахтёр идёт со своей лампой шахтёрской, а рядом с ним режиссёр. Тут нас с ним подняли наверх в клети, вроде площадки открытой, и до того мне показалось светло наверху, на земле, что даже глазам стало больно.

- А в шахте тебя тоже снимали для кино? - спросил в темноте чей-то мальчишеский голос.

- Нет, в шахте мы не снимались.

- А как вообще снимают? - спросила, выскочив вперёд, какая-то маленькая девочка. - Так всё подряд - всю картину сразу?

- Ну нет, конечно, не сразу, - сказала Гуля. - Это же очень трудно снимать. И сниматься тоже очень трудно. Знаете, как мы запарились с режиссёром, пока один только эпизод с конём засняли? До этой картины я никогда верхом не ездила. А тут пришлось научиться ездить. Сначала - в седле, а потом и без седла. Василинка же без всякого седла ездила, она же крестьянская девочка, а не наездница. Да ещё надо было научиться по-разному ездить - шагом, рысью, галопом, а вдобавок ещё брать барьеры. Когда в первый раз взяла препятствие, я до того испугалась, что чуть было с лошади не кувыркнулась. А когда Сивко из болота вытаскивала, пиявки мне в ноги впились. Насилу их потом, после съёмки, содрали.

Ребята слушали, затаив дыхание. И вдруг самый маленький пионер спросил:

- А кто коня играл?

Гуля обернулась.

- Как это кто? - спросила она удивлённо. - Конь.

- Так хорошо играл? - сказал мальчик с восторгом.

- Ну, с этим актёром, - ответила Гуля, - тоже пришлось, как следует поработать. Он долго не хотел меня слушаться.

И, подумав, она добавила:

- Но бывает, что и с нами, ребятами, режиссёрам нелегко. Ведь с нами нельзя репетировать много раз подряд.

- Почему? Почему нельзя? - сразу отозвалось несколько голосов.

- А потому, что если мы зарепетируем, то есть будем повторять одно и тоже много раз, уже ничего хорошего у нас не получится, - объяснила Гуля серьёзно. - Вот режиссёры и добиваются, чтобы ребята делали всё сразу, как в игре. Ну, иногда ничего не выходит. Иногда ребята не слушаются или бузить начинают. Ну, тут прикрикнут на них, они и перестанут. Хороший режиссёр умеет обращаться с нашим братом.

- А как он обращается с вашим братом? - серьёзно спросил опять тот же маленький мальчик, которому понравилось, как играет конь.

Все вокруг рассмеялись. А потом опять раздались нетерпеливые голоса:

- Рассказывай дальше! А ты, Игорёк, не перебивай! Рассказывай Гуля!

- Ну и вот...- начала опять Гуля. - На чём же это я остановилась?

- На том, что хороший режиссёр умеет обращаться с ребятами.

- Да, да! - сказала Гуля. - Хороший режиссёр - это всё равно что хороший учитель. На съёмке он строгий, а после съёмки добрый. Если поймёшь, чего он хочет, то уже нетрудно сделать всё как следует. Но самое главное в работе с нами - это терпение. Если у режиссёра нет терпения, ничего не выйдет. Самое важное - понять, чего от тебя требуют. А вот когда режиссёр расскажет весь эпизод, заинтересует тебя, тогда всё пойдёт как по маслу.

Гуля помолчала.

- Самое главное - это подход.

Слушая Гулю, ребята проникались к ней всё большим и большим уважением: как она всё понимает! Прямо как взрослая. И какие слова говорит: "эпизод", "подход", "кадр"... Такие слова знает, в кино снималась, а совсем не зазнаётся! И всё только о трудностях рассказывает, а о том, что так замечательно играла, - ни слова...

Долго бы ещё рассказывала Гуля о своей работе в кино, если бы не пришло время спать.

Все разбрелись по своим палаткам. Стало совсем тихо.

Гуля улеглась в постель у окна и долго-долго перебирала в памяти все события этого вечера: и картину, которая так много ей напомнила, и этих славных ребят, жадно слушавших всё, что она им рассказывала. И сердце её опять переполнила бесконечная, захватывающая дух радость! Как всё-таки хорошо, как интересно жить на свете!

Под самые звёзды уходил крутой мохнатый горб Аю-Дага, Медведь-горы. То и дело с чёрного неба срывалась звезда и летела вниз, за спину старой медведицы.

И слышно было, как совсем рядом, внизу, море бьёт, гремит и работает - тащит за собой камни...


В гостях у Молотова

	См. также рассказ Мамлакат Наханговой об этой поездке
	Молотов и артековцы: читайте в нашей библиотеке

(Прим. «Артек+»: Глава содержится в первых изданиях. После 1954 года она была убрана из книги.)


А на другое утро из артекской бухты вышли в море одна за другой три белые парусные яхты.

Яхты держали курс на Суук-Су, там в белой даче, спрятанной в густом парке, отдыхал в это лето Вячеслав Михайлович Молотов. Ребята это знали и всё надеялись как-нибудь невзначай встретить его у моря или на дороге. (Прим. «Артек+»: Артековцы ездили не в Суук-Су, а на дачу Молотова. Добирались ребята на автобусе.)

Но мечта эта так и оставалась мечтой. И вдруг им объявили, что Вячеслав Михайлович приглашает их к себе в гости.

В парадной морской форме, стоя у борта с цветами в руках, артековцы приближались к берегу. Ветер трепал ленточки их бескозырок и синие матросские воротники.

Яхты причалили к берегу. Гости сошли по качающемуся трапу на землю и двинулись по аллее парка.

- Ребята, - сказал, оборачиваясь на ходу, старший вожатый Лёва, - слушайте мою команду. По команде «раз, два, три» все дружно, как один, кричите: «Артековский привет Вячеславу Михайловичу!» Смотрите же, не подведите меня!

Но прежде чем артековцы успели подготовиться к торжественной встрече, кто-то негромко и приветливо окликнул их:

- Ну, здравствуйте, ребята! Все приехали?

Это и был Вячеслав Михайлович.

В белом летнем костюме, он стоял у края дороги и, заслонившись от солнца рукой, смотрел на ребят.

Лёва растерянно оглянулся по сторонам и уже без всякой предварительной команды крикнул один:

- Артековский привет Вячеславу Михайловичу!

Ребята подхватили вразброд. Получилось громко, но не очень стройно.

Лёва смутился, а ребята ещё больше. Но Вячеслав Михайлович только улыбнулся и повёл всех к себе на белую дачу.

На веранде все разместились вокруг хозяина.

Гуля смотрела на него, сама себе не веря.

«Вот странно! Мы - у Молотова. Подумать только! И сам он тут, настоящий, живой, а не на портрете. А какое лицо знакомое! Да и голос совсем такой, как я думала, - ровный, спокойный...»

А Вячеслав Михайлович ровным и спокойным голосом неторопливо расспрашивал ребят, как живут они, как отдыхают в лагере.

- Мы в поход ходили. На Аю-Даг! - сказал кто-то из ребят.

- Нам верховых лошадей купили! - сказал Барасби. - Хорошие лошади!

Вячеслав Михайлович обернулся на его гортанный голос.

- А, старый знакомый! - сказал он. - Ну, как поживаешь, Барасби?

Барасби покраснел от радости.

- А меня помните немножко? - робко спросила Мамлякат.

- Как же, как же, отлично помню!

Мамлякат изо всех сил сжала Гулину руку. Она столько раз рассказывала Гуле о том, как она вместе с Барасби была на приёме в Кремле и видела самого Сталина и самого Молотова.

- А товарищ Сталин как поживает? - спросила мамлякат.

- Спасибо, Мамлякат, очень хорошо.

В это время на веранду вышла дочка Вячеслава Михайловича, Светлана.

- Посмотри, - сказал ей отец. - Вот это и есть Мамлякат, которую ты видела на картинке. А вот это Барасби.

- Те самые? - тихо спросила Светлана и пожала обоим руки.

Разговор становился всё живее и проще. Ребята совсем осмелели и наперебой рассказывали товарищу Молотову и его дочке про свои артековские новости:

- У нас теннисный корт достроили. Скоро будет состязание - Верхний лагерь против Нижнего. Вы приедете посмотреть, Вячеслав Михайлович? Мы вам всё, всё покажем: наши летающие модели, игротеку новую...

- Это ещё что такое? - спросил, улыбаясь, Вячеслав Михайлович.

- Это как библиотека... только там не книги, а игры разные...

- Скажите пожалуйста! - как будто удивился Вячеслав Михайлович. - В наше время тоже играли, только без всяких игротек.

- Это до революции было! - сказал кто-то из пионеров.

Вячеслав Михайлович засмеялся.

- Верно, - сказал он и позвал всех обедать.

За обедом кто-то рассказал Вячеславу Михайловичу, что Гуля Королёва снималась в кино - в «Бабах рязанских», в «Дочери партизана» и других картинах.

- А вы бываете в кино, Вячеслав Михайлович? - спросил один маленький пионер.

- Как же, бываю.

- А что же я вас ни разу не видел? Ни в одном кино. Я ведь тоже из Москвы.

- Ну, Москва большая, немудрено и разминуться, - ответил, улыбаясь, Вячеслав Михайлович.

Все засмеялись.

Когда на стол подали фрукты, произошла забавная история. Один из пионеров, самый застенчивый и робкий, по ошибке взял вместо апельсина большой лимон и надкусил его.

Пионер сидел как раз напротив Гули, и она с ужасом увидела его сморщившееся лицо. Гримаса у него была такая кислая, что её заметили все за столом.

- Что с тобой? - спросил Вячеслав Михайлович.

- Лимон съел! - сказала Гуля.

- Это я нечаянно, - пробормотал пионер.

- Дайте ему скорее сахару! — посоветовал кто-то.

К пионеру пододвинули сахарницу, а Вячеслав Михайлович сам положил на его тарелку большой апельсин и большое яблоко.

После обеда, когда гости вдоволь полакомились фруктами и мороженым, товарищ Молотов спросил, вставая из-за стола:

— Ну, что мы будем делать дальше? Что у вас в это время бывает в лагере?

- Абсолют! - хором ответили ребята.

- Что? Что такое? - улыбнулся Вячеслав Михайлович.

— Тихий час‚ - объяснили ребята - Вожатые всегда кричат нам: «Абсолютная тишина!» - от этого и получился «абсолют».

- Ну, значит и у нас будет «абсолют», - казал Молотов. - Будем с вами отдыхать.

- Лучше не надо! - закричали ребята. - Ведь здесь докторов нет!

- Нет, обязательно надо отдыхать, - серьёзно сказал Вячеслав Михайлович‚ - а то еще узнают доктора, тогда и вам и мне попадет.

И все веселой, шумной гурьбой пошли в парк.

В прохладной кружевной тени, падающей на землю от листьев, между могучими вековыми стволами белели легкие гамаки и низкие парусиновые кресла.

— Ну, размещайтесь, кто где хочет, - сказал Вячеслав Михайлович. - А когда отдохнете, выспитесь, я к вам приду опять.

И, пошутив с ребятами, он ушёл.

Осторожно. чтобы не измять свой матросский воротник и складки на белой юбочке. Гуля улеглась в гамак.

Наверху, сквозь густую зеленую сетку ветвей, синело небо. Гуля закрыла глаза (ведь Вячеслав Михайлович велел спать). Но какой тут мог быть сон! Жалко было терять каждую минуту такого дня.

Гуля вскочила. Она увидела, что никто из ребят не спит. Там и тут качались гамаки, и ребята потихоньку переговаривались друг с другом.

И вдруг раздался чей-то взволнованный шёпот:

- Вячеслав Михайлович!

Все сразу притихли и опять легли. Гуля тоже бросилась в свой гамак и закрыла глаза. Но Молотов уже всё заметил.

- Очень уж у вас шумный «тихий час», ребята, - сказал он.

- Жалко такое время тратить на сон! - ответила Гуля. — Никак не заснуть.

Вячеслав Михайлович покачал головой.

— Ну, раз не спится, давайте веселиться, - предложил он.

— Давайте, давайте! — подхватили ребята.

Тут же, в парке, посреди зеленой полянки поставили стул, и на него уселся маленький баянист — пионер из Костромы. Все окружили баяниста.

— Спойте-ка что-нибудь все, хором, - предложил Вячеслав Михайлович.

Ребята переглянулись.

- Артековскую, - сказал кто-то тихонько, и в саду зазвенела нехитрая лагерная песенка на мотив ‹Журавля›.

Первый куплет этой песни сочинил когда-то для Артека основатель его, старый военный доктор. Другой куплет придумали первые артековцы. и песня стала переходить от одной смены к другой.

Мы на солнце загорели
И, как негры, почернели.

Наш Артек, наш Артем.
Не забудем тебя ввек!

У Артека на носу
Приютился Суук-Су.
Наш Артек, наш Артек,
Не забудем тебя ввек!

Песня Вячеславу Михайловичу понравилась, особенно куплет про Суук-Су.

- Видно, вам мешает Суук-Су, - сказал он. - Надо бы его передвинуть куда-нибудь, чтобы он не торчал у Артека на носу. Да только как это сделать? Ну ладно, подумаем, подумаем.


"В Москву, в Москву!"

Весело и незаметно пробежал целый месяц. Вокруг было столько нового, что Гуля не знала, на что раньше смотреть, за что раньше браться.

Приближалось время отъезда.

Гуле не хватало дня, ей хотелось доделать до отъезда тысячу дел - собрать коллекцию камней Артека для краеведческого музея, научиться у Барасби ещё нескольким особенно трудным приёмам верховой езды и сдать нормы на значок БГТО.

Уже почти всё было сдано - и плавание и гребля, - оставалось самое трудное для Гули: стрельба и метание гранаты.

А стрелки на её часиках, не считаясь ни с чем, бежали теперь как-то особенно быстро...

Жаль было расставаться с Артеком, с новыми друзьями.

А вдобавок у Гули появился четвероногий питомец, которого она очень полюбила, - лисёнок. Звали лисёнка Рыжик.

Это был хорошенький маленький хищник. Рыжая шёрстка его была до того густой и мягкой, что хотелось без конца гладить её. Кончик длинного пушистого хвоста Рыжика был совсем белый. Белой была и грудь лисёнка, похожая на белую манишку. И кончик хвоста тоже был нарядно белый. А глаза лисёнка - узкие, блестящие - смотрели так лукаво, словно он задумал какую-то проделку, о которой никто-никто не должен был знать, - недаром он так хитро улыбался.

Когда Гуля принесла ему в первый раз на обед куриные косточки, Рыжик завизжал, залаял, затявкал от нетерпения. И не успела Гуля высыпать их перед Рыжиком, как он с остервенением кинулся на еду и принялся быстро-быстро закапывать косточки в землю.

- Думаешь, отниму? - спросила Гуля и засмеялась. - Ишь какой жадный! Ну погоди, я тебя от жадности отучу.

Она стала каждый день бегать к Рыжику, кормить его, не позволяя ему закапывать еду в землю. Рыжик визжал, тявкал, метался по клетке, но мало-помалу начал слушаться. Скоро он даже так привязался к своей воспитательнице, что жалобно тявкал и скулил, когда она уходила. Гуля гладила Рыжика по спине и по белой грудке и говорила ему:

- Не плачь, Рыжик, я ненадолго ухожу, а скоро нам придётся с тобой навсегда распрощаться - я далеко уеду, к маме, домой!

Но вот когда артековцы стали уже готовиться к своему последнему, прощальному костру и к разъезду по домам, до них долетела необычная весть: весь Нижний лагерь - все двести пионеров вместе со своими вожатыми - приглашается в Москву, в Кремль!

Это счастье выпало на долю всех москвичей, а также тех ребят, которые должны были проезжать через Москву. Гуле же предстояло возвращение в Одессу.

Узнав о телеграмме из Москвы, она не спала всю ночь. Ей так хотелось побывать в Кремле! Да к тому же она столько времени не была в Москве, так соскучилась по своему родному городу и по отцу! Но как поехать? Нужно спросить у родителей разрешения. А вдруг они ответят не сразу, и ребята уедут без неё? Уже шестое сентября, а пятнадцатого все уезжают. Что делать? Послать телеграмму? Но в телеграмме всего не расскажешь, не объяснишь подробно, до чего хочется поехать, как это нужно и важно. Придётся послать письма: отцу - в Москву, маме - в Одессу.

"Пошлю без марок, - решила Гуля. - Доплатное, может быть, скорее дойдёт".

Она вскочила чуть свет и сама отнесла на почту два письма, полные мольбы.

После этого начались дни великих волнений. А что, если папа согласится, а мама не позволит? Или наоборот? Или они решат сначала списаться друг с другом? А пока письма будут идти туда и сюда, ребята уедут в Москву!

Гуля бросалась навстречу каждому письмоносцу, бегала по десять раз на день в контору лагеря просматривать толстые пачки писем. И, когда ей уже казалось, что ответа не будет и не может быть, пришли две телеграммы: одна из Москвы, другая из Одессы.

"Жду целую", - писал отец.

"Поезжай не задерживайся Москве целую", - писала мать.

Гуля, размахивая обеими телеграммами, побежала в парк, чтобы рассказать всем о своём счастье.

А вечером на костровой площадке запылал прощальный костёр.

Маленький баянист, пионер из Костромы, еле удерживая в руках тяжёлый баян, серьёзно и деловито перебирал лады своими тонкими пальцами. И вдруг он заиграл что-то плясовое, задорное.

У ребят сами собой заходили ноги, задвигались плечи.

И тут два самых смелых мальчика сорвались с места и пустились в присядку.

Гуля стояла в первом ряду и легонько притопывала ногой. Ей тоже хотелось плясать, но никто из девочек не решался пока что выйти из рядов, а начинать первой было как-то неловко.

Но тут совершенно неожиданно кто-то подтолкнул её сзади, и она, не успев удержаться, вылетела на самую середину круга.

Эх, была не была!

Она взмахнула платочком и понеслась по площадке, поворачиваясь то к одному, то к другому плясуну, скользя между ними, то наступая на них, то отступая. Ей казалось, что всё пляшет вместе с ней - и голубые кипарисы, и Аю-Даг, и даже само небо...

Ребята плясали, пели песни, читали по очереди стихи... А когда совсем стемнело, в тёмно-синее вечернее небо одна за другой взлетели ракеты, рассыпаясь разноцветными огнями. Всё небо как будто ожило. При каждой вспышке в вышине вырисовывались очертания облаков, а внизу опять возникали пропавшие было в темноте деревья и кусты.

Гуля смотрела на это великолепное сияние огней и думала:

"За что нам столько счастья? Чем мы его заслужили? Такой месяц в Артеке, да ещё теперь - поездка в Москву, в Кремль! Ах, милый наш Артек, милая, родная наша страна! Всё сделаю для тебя, ничего для тебя не пожалею!"

А день спустя скорый поезд Севастополь - Москва уже мчался по степям и полям Украины. За окном вагона убегали назад тополя, с которых уже осыпались сухие, жёлтые листья.

"Скорее, скорее!" - торопила Гуля поезд, и ей хотелось, чтобы белые украинские хаты, крылья ветряных мельниц - всё, что она так любила, на этот раз поскорее уступило место бревенчатым избам и милым красностволым соснам.

Снаружи на стенке одного из вагонов алело полотнище с надписью:

"Спасибо партии и правительству за солнечный Артек!"

В пионерских вагонах не смолкали песни. Где-то слышались звуки баяна. Это наигрывал что-то маленький пионер из Костромы.

Когда поезд, замедляя ход, подходил к какой-нибудь большой станции, на стене одного из вагонов появлялась пионерская газета. Сверху пёстрыми буквами было выведено название:

АРТЕК - МОСКВА

У газеты быстро собиралась толпа. Люди просматривали весёлые стихи и заметки и узнавали, что двести пионеров из Нижнего лагеря прибавили в весе целую тонну и выросли на целых четыре метра. А когда поезд снова трогался в путь, из толпы слышались возгласы: "Прощайте, артековцы!", "Счастливого пути!", "Привет Москве!" - а ребята, загорелые, весёлые, высунувшись из окон вагонов, махали провожающим платками и своими белыми матросскими бескозырками с золотыми буквами "Артек" до тех пор, пока станция не оставалась далеко позади...

Настала последняя ночь. За окном взошла луна, и было странно, что она не отстаёт от поезда, хотя стоит на месте.

"Ещё девять часов езды - и Москва", - думает Гуля, лёжа у окна. А с верхней полки её трогает за плечо жёсткая рука Барасби:

- Гуля, спишь? Москва скоро.

Никому из ребят не спится в эту ночь. Все в полудремоте слушают, как стучат колёса. То один, то другой отдёрнет занавеску и поглядит в окно. Там, в темноте, мелькают красные искры и по земле несутся светлые квадраты окон.

И вот, наконец, Москва. Доски перрона застучали под ногами пассажиров. Толпа на перроне расступилась.

- Пропустите пионеров!

В новеньких синих автобусах Артек поехал по Москве.

Гуля хорошо знала все эти улицы и замечала каждый новый дом, выросший без неё.

Автобусы остановились перед гостиницей.

Ребята заполнили весёлой толпой вестибюль.

Гостиница! Как интересно жить в гостинице, где живут только взрослые, приехавшие в командировку!

Из окна своего номера Гуля увидела опять Кремль. Золотые стрелы на чёрных циферблатах башенных часов приближались к цифре "10".

Как ещё долго ждать до завтра!

Гуля позвонила отцу на работу - в театр:

- Папочка, приходи скорее, о то мы до послезавтра не увидимся. Сегодня мы едем в Дом пионеров. А завтра мы в Кремле!

Потом позвонила Эрику:

- Эрастик! Правда, это здорово, что я приехала? Послезавтра приду к вам. Завтра мы в Кремле. Ты понимаешь, а? Сегодня едем в Дом пионеров. Ой, Эрик, как я боюсь! Мне поручили говорить приветствие! В Кремле!..

...Золотые стрелы Спасской башни показывают девять часов вечера. Гуля только что вернулась из Дома пионеров. Она смотрит в окно, на залитую светом широкую улицу.

Скорей бы прошла эта ночь!

Яркими рубинами светятся в тёмном осеннем небе кремлёвские звёзды. А вон и тот красный флаг, который она называла "огоньком", когда была ещё совсем маленькая.

И вот, наконец, настало утро. Новенькие автобусы, битком набитые мальчиками и девочками в парадных матросских бушлатах, въехали в кремлёвские ворота и покатили по аллее, обсаженной ёлочками.


"Необыкновенный подарок"

Прохаживаясь по аллее Александровского сада, Владимир Данилович Королёв поджидал Гулю. Он условился с дочкой, что они встретятся у Боровицких ворот Кремля.

Заходившее солнце играло, поблёскивало на окошках и башнях древних теремов, на зубцах кремлёвской стены, возвышающейся над низиной сада. Не раз прозвонили часы на Спасской башне, а Гуля всё не показывалась.

Отец стал уже беспокоиться. Может быть, он опоздал, и пионеры успели проехать до того, как он пришёл? Но ведь Гуля должна была бы ждать его в саду, как было условлено. А может быть, пионеров пропустили на обратном пути через другие ворота? Через Спасские или Троицкие? Возможно также, что Гуля прямо из Кремля поехала вместе со всеми ребятами в гостиницу.

Как же быть? Ждать ещё или отправиться туда? Или, может быть, лучше позвонить?

И вдруг отец услышал звонкий голос:

- Папка, я здесь!

Он обернулся и увидел Гулю. Она бежала по аллее, счастливая, раскрасневшаяся, размахивая своей белой бескозыркой.

- Ну что, Гулька? - спросил Владимир Данилович, когда она подбежала к нему и отдышалась. - Сказала в Кремле речь?

Гуля кивнула головой.

- Сказала, да только совсем не так, как хотела. Во сто раз хуже. Вот если бы меня опять позвали в Кремль!

- Ну что поделаешь, как могла, так и сказала. Не горюй!

- Я и не горюю, а только жалею. А ты знаешь, папа, что нам подарили? Суук-Су!

- Как это - Суук-Су?

- Так, весь целиком. И белую дачу с башенками, и парк со всеми деревьями и лодками! Для этого нас и позвали в Кремль!

- Ну и подарок! - сказал отец. - Как же это случилось?

- Сейчас расскажу. Давай посидим на скамеечке. Мне так хочется тебе всё поскорей рассказать! Прямо не терпится!

И, усевшись на скамейке, где никого не было, Гуля сказала:

- Ах, папа, если бы ты знал, как было чудесно в Кремле! Как нас принимали!

И она стала рассказывать. Говорила она, волнуясь, сбивчиво, но отец ясно представил себе, что происходило сегодня в зале Большого дворца.

На столах стояли вазы с грушами и виноградом, разложены плитки шоколада. Ребята притихли и смущённо поглядывали на высокие, тяжёлые, белые с золотом двери.

И вот в зал входят руководители партии и правительства...

Гуля рассказывала, а отец и слушал её и думал о своём. Давно ли его маленькую Гулю водили за ручку в детский сад? И вот она уже на приёме в Кремлёвском дворце. Да как хорошо, как торжественно рассказывает об этом: "В зал входят руководители партии и правительства..."

- Папа, да ты не слушаешь! - прервала Гуля мысли отца.

- Нет, слушаю, слушаю, продолжай!

И Гуля продолжала:

- "Артековцам привет!" - услышали мы. Тут мы поднесли всем цветы. А потом нас попросили что-нибудь рассказать. Ребята шепчутся, мигают мне: "Гуля, иди!" И наши вожатые Лёша и Соня кивают мне. Ну, я вышла вперёд и сказала приветствие. Только почему-то не своим, а каким-то чужим голосом. Говорю и сама себя не узнаю.

- Это от волнения, - сказал отец. - Что ж, и взрослые иногда волнуются, когда выступают. Ну, а дальше, дальше что было?

- Нас попросили рассказать, как мы провели в Артеке время, как отдыхали. "Кто из вас самый храбрый?" - спрашивают. Ребята сначала молчат, стесняются. А потом говорят: "Барасби самый храбрый, а из девочек - Гуля Королёва. Она и верхом ездила, и одна в лес ночью ходила. Расскажи, Гуля!" Я шепчу ребятам: "Да ведь я только что выступала". Но тут, на моё счастье, Барасби уже согласился рассказывать. Переступил с ноги на ногу и говорит: "В Артеке очень хорошо отдыхали. Очень весело отдыхали в Артеке". Я сразу поняла: не знает он, о чём говорить. И ведь правда, трудно придумать сразу, с чего начать. Особенно во дворце. Верно, папа?

- Да, конечно. И что же ещё сказал Барасби?

- Сказал ещё что-то про школу... Ну, что всегда говорят в таких случаях: "Теперь мы с новыми силами возьмёмся за учёбу". И вдруг опять замолчал. Не знает что говорить. Совсем смутился. А его спрашивают: "А всё-таки, что же вы делали в Артеке? В море купались?" - "Купались". - "На Аю-Даг ходили?" - "Ходили". - "На яликах и яхтах катались?" - "Катались". - "А когда же отдыхали?" - "Так это же и есть отдых", - сказал Барасби и засмеялся. И все тоже засмеялись. "Ах, вот оно что, говорят, это и есть отдых!" А потом нас попросили спеть что-нибудь. Мы спели нашу артековскую песенку, ту самую, что мы часто пели в Артеке. Знаешь? "Мы на солнце загорели и, как негры почернели..." Спели мы первый куплет, ну и припев, конечно: "Наш Артек, наш Артек, не забыть тебя во век", а нам и говорят: "Вы, кажется, не до конца спели. Там было что-то про Суук-Су". Ну мы осмелели и грянули: "У Артека на носу приютился Суук-Су". Только мы это пропели, нам и говорят: "Ну, видно, придётся подарить Артеку Суук-Су, чтобы он не торчал у него на носу". - "Спасибо!" - закричали мы все. И тут кто-то из наших сказал: "У Артека на носу больше нету Суук-Су!" И все опять засмеялись.

Гуля замолчала. Ей представилась белая дача, спрятавшаяся в густой зелени парка. Ещё так недавно только издали, с артековского берега или с моря, катаясь на парусных яхтах, поглядывали пионеры на эту узкую и длинную полоску земли, глубоко врезавшуюся в море. И вот теперь этот заманчивый мыс, этот тенистый парк, эта белая дача - всё отдано им, артековцам! Навсегда!

- И на этом кончился приём! - прервал Гулины мысли отец.

- Нет, нет! - спохватилась Гуля. - Тут только и началось веселье. Знаешь, папа, как здорово танцует лезгинку Барасби? Барасби Хамгоков. Раски-нул руки и так лихо понёсся по залу, что прямо чудо! Как вскрикнет "Аса!" - и так и полетит! А ноги у него лёгкие, ловкие, будто сами по паркету скользили.

Гуля опять на минуту задумалась.

- Ах, папа, до чего было здорово в Кремле! - сказала она и вздохнула. - Даже рассказать невозможно!